Для второй половины XVIII столетия Пиччинни остался прежде всего автором Доброй дочки, написанной на текст либретто К. Гольдони по роману Ричардсона Памела в 1760 году, и, увы, противником Глюка в этой неожиданной и нежелательной для обоих борьбе глюкистов и пиччиннистов.
Во всяком случае Пиччинни сохранил уважение к памяти Глюка, о чем свидетельствует его письмо в Journal de Paris, написанное композитором вскоре после кончины Глюка. Да и созданное Пиччинни в Париже не осталось без определенного воздействия реформаторских принципов Глюка: и Роланд, и Атис, и Ифигения, и Диана и Эндимион, и Пенелопа обязаны не только тщательной работе Мармонтеля над пиччинниевской просодией (итальянец плохо знал французский язык), но и очевидному знанию Пиччинни глюковской музыки и глюковских композиционных средств.
Парижская эпопея закончилась для Глюка постановкой его последней оперы, Эхо и Нарцисс, на текст либретто Жана Батиста Луи Теодора де Чуди — дипломата, ботаника, агронома, поэта-любителя, жившего в Париже с 1777 года. Этот греческий миф принадлежит к числу наиболее поэтичных и вместе с тем наиболее глубокомысленных. В нем с дивным очарованием передана идея единения человека и природы, нескончаемая метаморфоза материи. Тонкость и лиризм этого сюжета привлекали внимание и венецианцев (Ф. Кавалли), и неаполитанцев (А. Скарлатти).
Чуди выбрал версию безответной любви нимфы Эхо к молодому самовлюбленному пастуху Нарциссу. От страданий Эхо погибает, а осознавший случившееся Нарцисс в тоске превращается в цветок. В опере вслед за смертью Эхо пастух пытается покончить с собой, но его останавливает целый сонм неожиданных друзей: бог любви, пастух Синир, нимфы Эгле и Аглая.
Что же привлекло Глюка в этом сюжете? 65-летний композитор должен был знать, на что шел, и не мог, разумеется, принять это либретто так же неосмотрительно, как ребенок берет яблоко (Эйнштейн; 91, 241). В создании либретто принимал участие также Ф. дю Рулле и, возможно, сам Глюк. Либретто таило в себе трагическое зерно, обрамленное пасторальным материалом, что весьма напоминало аналогичное противоречие первого либретто Кальцабиджи (Орфей). Общность, как полагает Эйнштейн (91, 241), проявляется отчасти в композиции (трехактная драма с декоративным прологом) и в настроении первой сцены (хор, балет нимф и омрачающий до минор). При этом Нарцисс у Глюка — далеко не фарфоровый пастушок, а заряженный глюковским пафосом и страстностью, глубоко переживающий человек, напоминающий Ореста. Речитативы Эха намного драматичнее, чем это могло быть подсказано текстом либретто. Психологически углубленное прочтение Глюком содержания пьесы обогащено и нежнейшей, тонкой оркестровой звукописью в духе пасторали. Наряду с этим музыкальный текст пронизан импульсивной остинатностью, раскрывающей серьезность чувств и событий при их внешней галантности, благопристойности.
Премьера оперы состоялась 24 сентября 1779 года. Она не принесла Глюку и десятой доли успеха, сопровождавшего его Ифигению в Тавриде. В середине октября композитор вместе с женой выехал из Парижа в Вену, подальше от города, где была выдержана битва, стоившая Глюку напряжения всех сил — творческих и физических. Результатом этого напряжения стал инсульт, пережитый Глюком незадолго до премьеры Эхо и Нарцисса.
Плоды последнего десятилетия жизни скромны. Композитор не имеет сил воплотить в жизнь все свои планы. Сказалась усталость после тяжелейших испытаний венского и парижского периодов творчества. Жена не позволяла Глюку работать, опасаясь повторного инсульта. И все же болезнь вновь настигла композитора в 1781 году. Из письма Моцарта отцу 27 июня 1781 года мы узнаем: У Глюка был удар, и, говорят, состояние его здоровья плохое .